Т а р э. Мне вспоминается одно место из вашей статьи о четвертой заповеди. "Чему вы хотите научить юность?" пишете вы. "Почитать старость. Почему? Это учение — выдумка самой старости, сделавшейся бессильной. Когда старость не может стоять дольше во главе жизненной борьбы, — отходит она в сторону и скрывается? Нет, она рассаживается на высотах и приказывает юности оказывать ей почести и подчинение. И когда юноши подчиняются, старцы, как громадные скелеты птиц, сидят на вершинах и радостно кивают покорным. Слушайте, вы, юноши! Низвергайте старых и занимайте их места. Вам принадлежит могущество и слава в вечности".
К а р е н о. Это писал я?
Т а р э. "Чем старцы выше вас?" говорили вы. "Опытом. Во всей его жалкой, блеклой наготе опытом. К чему поможет опыт вам, когда вы все-таки должны все познать сами, когда каждый должен лицом к лицу столкнуться с жизнью. Ах, никогда еще мой опыт не оказывал тебе услуги, о которой ты толкуешь. Низвергайте старую ложь. Когда говорит старец, юноша должен молчать. Почему? Потому что так сказала старость. Итак, старость ведет спокойную, беззаботную жизнь на счет юности. Старые сердца умерли для всего, кроме ненависти ко всему новому и юношескому. А в истощенном мозгу хватает силы только для одной мысли, для одной злой лжи; юность должна почитать беззубых старцев. В то время как юность мучительно ежится и страдает под игом этого циничного учения, победители радостно улыбаются своей изобретательности и считают, что мир устроен превосходно".
К а р е н о. И это написал я?
Т а р э. И дальше: "Человек становится психически и физически стариком, достигнув пятидесяти лет. Он дышит с трудом, когда шнурует башмаки, и должен отдыхать, написав книгу. Если у него есть имя, то он должен иметь агентов, чтобы распространять его дальше. У него есть соучастники за границей, агенты в Германии, Англии и Франции; но особенно важен немецкий агент. А сам он воображает, что еще молод. Чтобы не отстать от времени, он приноравливается к юности и тайком читает ее книги. И это он делает не для того, чтобы в душе порадоваться тому новому, что он встретит, но единственно, чтобы научиться и позаимствовать — слава и честь ему за это! Если юноши найдут новый путь, старец начнет сам себе нашептывать на ухо: "и ты можешь идти этой дорогой". А если немецкий агент — человек, знающий свою обязанность, то он немедленно оповестить в широко распространенных газетах, что именно этот прекрасный старец первый — прежде всех — и нашел новый путь. И старец, имея за собой полсотни лет, будет себя чувствовать в высшей степени прекрасно"...
К а р е н о прерывает его. Нет, я написал это слишком опрометчиво. Почему вы цитируете именно это место? Что это значит? Это безумные мысли. С тех пор я стал зрелым человеком. Неужели я это действительно писал?
Т а р э. Да, но двадцать лет тому назад.
К а р е н о. Какие глупости! Пятьдесят лет еще не старость. Я, вероятно, написал "шестьдесят"?
Т а р э. Вы написали "пятьдесят". Заключение гласит так. (Сжимая кулаки). "Зачем переносите ложь, вы, юноши? Почему не идете вы на улицу, не ищете человека пятидесяти лет и не говорите ему: "прочь с дороги, старик! Мы моложе тебя. Твоя жизнь кончена, дай место нашей. Умирай с Богом".
Кнут Гамсун, "Вечерняя заря" (заключительная пьеса трилогии о философе Карено), 1898 год.
))
